Некрополь

«Иногда кажется, бумага не вынесет всего этого и загорится или разорвется», — обмолвился однажды философ Иван Ильин о книгах своего друга, писателя Ивана Шмелёва. «Всего этого» — и безмерной степени крайних страданий, и неземной радости, ведь проза Шмелёва всегда — об «оголенной сущности жизни».

«Неказист он был на вид, — вспоминал писатель Григорий Гребенщиков, — не высок, не дороден, а сух; к тому же сутул, лицо даже неправильно, но сильно, выразительно, взгляд решительный, прямой, зоркий, жесты широкие, сиповатый голос басил, когда надо, вопил тенором; когда убеждал кого-либо или утверждал прямоту и правду. Нервный, живой, подвижный и весь московский в слове — вот уж кому не надо было учиться русской речи у московской просвирни. Он весь — сама Москва и все её сверкающие ручейки богатой русской словесности, включая и невыразимое».

Детство: в Замоскоречье, в Кадашах, в крепкой купеческой семье; вся московская многоголосица — перед внимательными, накрепко, навсегда всё запоминающими глазами мальчика. «Я видел, как теряют на работе пальцы, как течет кровь из-под сорванных мозолей и ногтей, как натирают мертвецки пьяным уши, как бьются на стенках, как метким и острым словом поражают противника, как пишут письма в деревню и как их читают»... А еще — «солнце светит глаза, кто-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын день сегодня!». А еще — пешком к Преподобному Сергию, а еще — постный благовест, «плачущий и зовущий»: всё то, что потом вольётся в посвященные русской Атлантиде величественные книги-молитвы «Лето Господне» (1933—1948) и «Богомолье» (1931), — полные нежной, кроткой, детской веры рассказчика — мальчика Вани. Но пока — гимназия и первые опыты сочинительства, первый напечатанный рассказ «У мельницы» (1895), юридический факультет Московского университета, женитьба и — «На скалах Валаама»: первая книга. А затем восемь лет работы чиновником, поездки по Владимирской и Московской губерниям, знакомство с другой, не городской, глубинной Россией, признание читателей и выход прославившей его на всю страну повести «Человек из ресторана» (1910), — написанной от первого лица истории старика-лакея, пронзительной «исповеди раненого сердца» (по определению И.Ильина). «Много прошел я горем своим, и перегорело сердце. Но кому какое внимание? Никому. Больно тому, который плачет и который может проникать и понимать»… В 1918 году, уже в Крыму, где Шмелёв безуспешно попытался скрыться от кровавого революционного угара, дописана одна из его вершинных вещей — «Неупиваемая Чаша» — о гениальном художнике, о его любви и написанной им чудотворной иконе. Текст, говоря шмелевскими словами, напоминающий «ласковую, милую с детства радугу», «тонкий и чистый, как хрусталёк».

Долгая — 76 лет — жизнь Ивана Шмелёва не похожа на затейливый роман, не изобиловала приключениями, но было в ней событие страшное, незаживающая рана, поделившая всё на до и после. В 1920 году красные расстреляли в Крыму его сына Сергея, офицера Добровольческой армии — уже обезоруженной. Расстреляли с тысячами других, без суда, взяв в Феодосии из лазарета — имевшего возможность покинуть Крым и сознательно отказавшегося от этой возможности. О том, что пережил писатель, всегда относившийся сыну с особой нежностью, рассказать невозможно. Об этом — его книга «Солнце мёртвых» (1923) — невыносимая хроника умирания, в которой — и пророческий приговор большевистскому режиму («посягнули на величайшее: душу убили великого народа!») и отчаянный прорыв в Бесконечность, и ослепительный свет. «Не хочу аршина и бухгалтерии… С ними ходят подрядчики и деляги. Хочу Безмерного – дыхание Его чую». «Это такая правда, что и художеством не назовёшь. В русской литературе первое по времени настоящее свидетельство о большевизме. Кто ещё так передал отчаяние и всеобщую гибель первых советских лет, военного коммунизма?» — сказал о «Солнце мёртвых» Александр Солженицын.

В 1922 году Шмелёв с женой Ольгой уехал из России — мучительно, через Москву и Берлин — во Францию, оставив попытки вырваться из Крыма с общей эвакуацией.